Восемдзесят гадоў таму нямецка-фашысцкія акупанты і іх прыслужнікі спалілі мірную вёску Хатынь. Спалілі разам з жыхарамі, старымі і дзецьмі. 149 бязвінных чалавек жывымі згарэлі ў агні…
Вогненных вёсак у Беларусі налічваецца шмат (Дальва на той жа Лагойшчыне, Казулічы на Бабруйшчыне, Шавулічы на Ваўкавышчыне…), але менавіта Хатыні суджана было стаць вядомым на ўвесь свет сімвалам бесчалавечнага ваеннага злачынства, сімвалам пакут беларускага народа.
Хатынь стала вядомай пасля таго, як у 1969 годзе на яе месцы быў адкрыты мемарыяльны комплекс, створаны творчай квадрыгай у складзе Юрыя Градава, Валянціна Занковіча, Леаніда Левіна і Сяргея Селіханава. З таго часу “Хатынь” наведалі мільёны чалавек, і нікога мемарыяльны комплекс не пакідаў абыякавым. Былі нават спробы займець такі ж ва Узбекістане. “Баваўняны бай” Шараф Рашыдаў прапаноўваў за вялізныя грошы ўзвесці копію “Хатыні” ў сваёй рэспубліцы. Вядома ж, беларусы не пагадзіліся. Размножыць “Хатынь” немагчыма. Яна такая адна, вечнасмуткуючая, беларуская. Пра гісторыю стварэння помніка расказаў у сваёй кнізе “Хатынь” (2005) акадэмік архітэктуры Леанід Левін. Дарэчы, ён лічыў, што “Хатыні” не было б без тагачаснага кіраўніка Беларусі Пятра Машэрава, які і ідэю мемарыялізацыі спаленай вёскі выказаў, і потым апекаваўся маштабным праектам да самага адкрыцця.
“Народная Воля” змяшчае некалькі фрагментаў з кнігі Л.Левіна, хай хатынскія званы Вечнай Памяці ніколі не змаўкаюць у нашых сэрцах.
Леонид ЛЕВИН
Как создавался мемориальный комплекс “ХАТЫНЬ”
Образ будущего памятника вырисовывается постепенно. Основой рассуждений и дискуссий становятся только исторические факты. Прежде всего воссоздаем планировочное решение бывшей деревни. Обозначаем места всех 26 сгоревших домов. Направление деревенских улиц не меняем. Их было фактически три. Улицы деревни Хатынь. Одна главная. Две поперечных. Без названий. Каждая упиралась в лес, переходила в проселочную дорогу.
Место, где сожгли хатынцев. Место, где их потом захоронили. Четыре колодца. Ищем образы каждого элемента будущего памятника. Ничего формального. Ничего традиционного. Никакого повторения увиденного где-то, когда-то. Наш соавтор – хатынская поляна. Весь ландшафт оставляем нетронутым, и деревья тоже.
Рассказ Иосифа Каминского становится основой в поисках образного решения. Образ надгробной плиты на месте сожжения хатынцев: как бы рухнувшая крыша сгоревшего сарая. Под этой крышей – пепел. Сохранился. Пепел бывшего сарая. Пепел бывших жителей Хатыни. Среди земли. Среди травы. Каждый из нас с трепетом держит в руке серые комочки. Это все, что осталось здесь от бывшей жизни.
Последний путь жителей деревни. Белая клинообразная дорога ведет к черной плите. Дорога обрывается у места трагедии. Как оборвалась и их жизнь.
Нечеловеческим усилием люди старались вырваться из горящего гроба. Сломали ворота. Из страшного костра выбегали люди-факелы…
Обсуждаем различные варианты братской могилы. Возвращаемся к прошлой мирной жизни хатынцев. Большие семьи. По-своему счастливые.
Много детей. Строятся новые дома. Сруб нового дома в деревне рубят всем миром. Это – событие. На зеленом ковре земли вырастает венец за венцом.
Как венцы счастья, появляются такие срубы то в одном, то в другом конце деревни.
И Первый Венец нашего нового послевоенного дома мы положили на могилу ушедших от нас. Венец Памяти.
Думаем о текстах. С одной стороны – обращение мёртвых к живым. С другой – обращение живых к мертвым.
На белой дороге – Последний Путь – фигура старика с мальчиком на руках. Стоит спиной к сараю. Взгляд и движение направлены в сторону братской могилы.
Обозначен каждый сгоревший дом. Обугленный серый венец. Черная земля на месте, где стоял дом. Вертикаль. Нет. Не печная труба. Не хотелось сбиваться на натуральное изображение. Хотя такие моменты были. Знаем: где-то уже есть памятники с обозначением печных труб. Повторяться мы просто не имеем права.
Табличка с именами тех, кто жил в доме. Венчает вертикаль колокол. Он появился в результате наших долгих размышлений. Ассоциаций. Исторических примеров. Национальных традиций. Здесь и звук традиционного колокольчика на шее домашней скотины. И набат нашей памяти, тревоги, скорби.
Создан образ сожженной деревни. Продуманы все элементы. Идея становится такой ясной, такой “единственно правильной”…
* * *
Многие смотрели на Москву как на законодателя моды. Если уж в Москве так, сам Бог велел делать так же.
Вечный огонь у Кремлевской стены в Москве. Определенная веха в монументальном искусстве Советского Союза. И вот тему Вечного огня – плита, звезда, огонь – стали применять во многих мемориальных сооружениях страны.
У нас свое решение. Оригинальное, как нам кажется, и верное. Но предстоит еще убедить и других. Главный судья – Петр Миронович Машеров. Он понимает нас. Мы доверяем ему. У него нет специального художественного образования. Но это человек высокой внутренней культуры. Высокого интеллекта. Тема Вечного огня особо интересует его. Он хочет, чтобы в Беларуси было то, чего нет нигде.
В мастерскую приезжает В. А. Король, председатель Госстроя БССР. Знакомится с тем, что предстоит показать высшему руководству. Вариант с березками. Три березки. И Вечный огонь. Огонь через разорванную решетку. На черной плите – четыре отверстия. В трех – березки. Три жизни. В четвертой – огонь Вечной Памяти. Каждому четвертому. Погибшему.
Вариант с четырьмя васильками. Скульптурный вариант. Четыре василька. Один – сломанный.
Владимир Адамович недоволен: “Вы, ребята, совсем распоясались… Конечно, можно делать все, что хочется. Но есть святые вещи, которые требуют классического лаконичного решения”. Под классическим решением подразумевалась гранитная плита и звезда. Как у Кремлевской стены. Как делали все.
Можно понять наше настроение. Через день – решающий просмотр. Спешно делаем “лаконичный” вариант.
Петр Миронович Машеров в нашей мастерской. Спускается по деревянной лестнице. Охрана остается у входа. Показываем “лаконичный» вариант. Машеров смотрит, слушает. Рассматривает другие планшеты, развешанные по стенам мастерской. Изучает макеты.
“То что сделали вы, мог сделать и я, – неожиданно говорит Петр Миронович. – Не верю. Просто не верю, что у вас нет оригинального решения Вечного огня, Вечного огня Хатыни”.
Мы выносим из другого зала макет. Три березки и Вечный огонь.
Машеров молчит. Король молчит. Все молчат. Мы молчим.
Петр Миронович обнимает нас: “Вот то, что надо…” Кто-то произнес: “Гениально”. Машеров продолжает: “Думаю, что вы нашли образ, который станет символом Беларуси. Символом наших потерь и нашей жизни”.
Молчит. Потом громко: “Это же надо! Три березки!”
* * *
После долгого перерыва новая встреча с Петром Мироновичем Машеровым. Нас вызывают на заседание бюро ЦК Компартии Белоруссии.
Помощник Машерова Виктор Крюков объясняет нам, что мы должны делать, как себя вести. Волнуемся.
Пётр Миронович в торце длинного стола. Притыцкий, Сурганов, Поляков, Пилатович, Смирнов и другие члены бюро ЦК. Здесь же и Владимир Адамович Король. Первое обсуждение на бюро конкурсного проекта “Хатынь”. Проект выставляем на стульях у стены. Мы начинаем осознавать, что судьба “Хатыни” еще не решена. Она решается в этом доме, за этим столом, на этом заседании.
Очень много вопросов к нам, авторам. Почему колокола? Почему так разбросаны сгоревшие дома? Надо бы все сделать компактнее. Это не наше, не советское решение. Коллектив слишком молодой. Необходимо назначить опытного руководителя. Нужно обратить внимание на идейную сторону памятника… И еще много других “почему”, “необходимо”, “нужно”.
Последнее слово за Машеровым. Он встает. Подходит к окну. Смотрит на город. Курит “Золотое руно”. Пауза.
Петр Миронович отвечает почти на все вопросы, поставленные членами бюро. “Давайте хотя бы раз доверим молодым, – говорит он, – дадим ребятам возможность сделать то, что они задумали… Зачем руководитель? Они ведь сделали проект без руководителя. Не будем мешать им. Будем им помогать. Все вместе”.
А провожая нас, заметил: “Я верил в вас”.
* * *
Кто будет писать тексты на Венце Памяти? Партийные руководители по своему усмотрению поручают кому-то писать, происходит нечто вроде конкурса среди поэтов.
К нам в мастерскую заходит Анатоль Астрейко. Читает свои тексты для “Хатыни”. Мы слушаем. Мы понимаем. Но… Не те слова. Не ложатся на идею тексты и других поэтов…
Мы у Петруся Бровки в Академии наук. Обещает поработать над текстом вместе с Нилом Гилевичем. Причем он, Петр Устинович, будет работать над обращением живых к мертвым, а Нил Семенович – мертвых к живым.
Я и Гилевич идем домой к Петрусю Бровке. Встречаемся у подъезда дома, где живет Бровка. Нил высокий, степенный, в кожухе.
Бровка радостно принимает нас в спортивной рубашке. Оживлен. По длинному коридору проходим через гостиную в кабинет. Большой письменный стол.
Петрусь Бровка достает свой текст. Нил Гилевич – свой. Бровка читает с выражением. С подъемом, жестикулируя руками. Гилевич все делает спокойно, более весомо. Текст Гилевича более земной. Сердцем сказанный. У Бровки – некоторая парадность. Тексты особенно певучи на белорусском языке.
Нил Гилевич: “Людзі добрыя, помніце: мы любілі жыццё / і Радзіму нашу, і вас, дарагія. / Мы згарэлі жывымі ў агні. / Наша просьба да усіх: / хай жалоба і смутах абернуцца ў мужнасць і сілу, / каб змаглі увекавечыць вы мір і спакой на зямлі. / Каб нідзе і ніколі ў віхуры пажараў жыццё не ўмірала!”.
Без этих слов не мыслится мемориальный ансамбль. Как без колоколов. Как без скульптуры старика с мальчиком на руках. Как без других элементов.
Люблю поэзию Гилевича. Но эти несколько золотых строк – особенно. Написаны именно так, как требовала Хатынь.
* * *
30 июня 1969 года. Понедельник. С утра сыплет мелкий дождь. В “Хатынь” прибываем вовремя. Одновременно с высоким начальством. Вместе идем к Вечному огню. Дождь прекращается. Из-за леса выглядывает солнце. Ощущаешь себя частью природы. После дождя все блестит. Земля дышит теплом. И теплом погибших. Идем как завороженные.
Это удивительное состояние нарушает бас заместителя председателя Президиума Верховного Совета БССР Ивана Фроловича Климова: “Як вы добра ўсё зрабілі! Слязу вышыбае. Па колькі ж вам гадкоў?” – “В среднем по тридцать три”. – “Вельмі маладыя. Малайцы. Добра, вельмі добра зрабілі, хлопцы”.
Где-то вдали вижу фигуру Нила Гилевича. Медленно идет от одного элемента к другому. О чем думает поэт?..
Делегации от сельских советов, от деревень, уничтоженных в годы войны. Колонна выстраивается на площади перед входом в мемориал. У каждого места, символизирующего сожженную деревню и обозначенного знаком с урной на выжженной земле, несут вахту молодые люди.
Появляются руководители республики. Во главе колонны – Машеров, Киселев, Лобанок. Здесь же все участники только что закончившегося пленума ЦК Компартии Белоруссии.
На специальном помосте – хор Ширмы. У Вечного огня. Звучит скорбная мелодия. Колонна направляется к мемориальному Кладбищу деревень. Каждая делегация останавливается возле своего знака. Почтить память бывшей своей деревни. У Вечного огня – микрофоны.
К собравшимся обращается Иван Фролович Климов: “Мы собрались здесь для того, чтобы совершить очень важный акт перед открытием Хатынского мемориального комплекса. Хранение в этом комплексе земли из деревень, уничтоженных гитлеровцами и не возрожденных в послевоенный период, является данью нашего народа огромным жертвам, принесенным во имя Победы, всем тем, кто своей смертью прокладывал дорогу в наш сегодняшний день… Прошу произвести закладку привезенной земли в урны для вечного хранения в этом Хатынском мемориале”.
Еще одна наша идея получает логическое завершение. Привезенная земля навечно смешалась с землей Хатыни. Судьба Хатыни – это судьба любой из сожженных с людьми деревень.
Каждая делегация привезла землю в своем оформлении. Гильзы из-под снарядов. Шкатулки. Инкрустированные домики. Декоративное гнездо аиста.
Волнующий ритуал завершает минута молчания.
Петр Миронович опускается на колено.
За ним – все, кто был в Хатыни.
